То есть на самом-то деле можно было взять некий момент раньше: когда в группу перевелась Лиса, например; или когда Скиф, ещё только-только лейтенант, вдруг почувствовал в промежности зуд, а в РК-54 — маршальский жезл. Я в тот раз просто начистил ему рыло — с глазу на глаз. Хорошо, что он не успел наворотить ничего непоправимого.

А главное: никто, кроме меня, ничего тогда не понял. И не надо.

А можно — взять немного позже. Когда мне поставили диагноз и сказали примерный срок. Когда с объекта «304» пришел странный сигнал. Когда…

Это пропустим.

В общем, я подумал и решил взять за отправную точку тот дурацкий со всех точек зрения случай. Нипочему. Просто решил.

Mea vole, mea culpa.

Что в переводе означает: я начальник, я и отвечу за все.

Ещё: разумеется, я не мог знать все онлайн. Я многое знал — больше, чем это было положено командиру моего весьма среднего звена, — о многом догадывался и ещё больше — тупо вычислял. Так вот, то, что я буду рассказывать, состоит примерно на треть из того, что я прямо и непосредственно знал в момент событий, на треть — из того, что смог вычислить, вспомнить и сопоставить позже, но ещё будучи в… как бы правильно сказать?.. — в неизмененном состоянии. Наконец, последняя треть — это то, что я вычленил из того массива знаний, который стал доступен мне позже, в самом начале вечности. Может быть, я вычленил не все, может быть, до чего-то просто не дотянулся… Но не думаю, что там, в далеких уголках памяти, за прикрытыми (хотя и не запертыми) дверями, в ненадписанных коробках и безымянных папках, хранится нечто такое, что сильно повлияло бы на смысл этой истории. И я бы охотно обошелся вообще без этой последней трети, но — не получается, слишком много белых пятен и непонятных связок. То есть если рассказать только то, что было, почти все останется не только непонятным, а — неправильным, кривым, нелогичным.

Собственно, таким оно мне долго и казалось…

Это я сейчас всеведущ. Тогда я таким не был.

Сейчас я бессмертен, тогда я умирал. Я не показывал виду, но знал, что умираю.

Наконец, тогда я ещё никого не простил.

И ещё: я буду стараться делать вид, что не знаю настоящих имен ребят (потому что так положено было по инструкции: только оперативные псевдонимы и личные номера), что я не имею права разглашать тайны, что я связан инструкциями и уставами. Метод Станиславского: сами придумайте себя и потом живите по придуманному, а иначе получится лажа.

Впрочем, лажа получится в любом случае. Никогда ещё жизнь человека — любого — не заканчивалась как-то иначе. Человек проигрывает всегда.

Закон сохранения смерти.

Все. «Время. Начинаю про Гудвина рассказ…»

Гудвин — это я.

Мы со Скифом лежали в ежевике на краю обрыва и смотрели вниз. Нас интересовал вон тот особнячок с садом, потому что в нем, во-первых, был заводик по изготовлению «джана» — это такой опиат-полусинтетик, который курят, он тогда в моду вошел и у публики, поскольку применение уж очень простое и беспроблемное, и у дилеров — на него в тот момент ещё не было индикатора и собачки его не унюхивали, так что потери на трансферте оказывались минимальными. А во-вторых, сегодня в этом особнячке должны были собраться главы четырех «трестов», так теперь банды называются, и о чем-то своем договориться, и нам нужно было троих ликвидировать до приезда четвертого, которого по дороге задержат; это должно было перевести на него стрелки и в итоге вызвать войну между трестами. Задерживала его другая группа, резидентная, и справились они блестяще, все так-в-тик, а вот мы облажались.

Впрочем, война все равно началась — ну, по другому сценарию, делов-то. Но начальству разве до деталей есть дело? Приказ не выполнен? Выполнен, товарищ генерал, но криво. Понятно, понятно, вот тебе чупа-чупс за щеку, вот тебе вазелин, теперь повернись и снимай штаны…

Высоко над нами, не видимый совсем, ходил кругами дрон «Аргус». Изображение поступало на ТК. И ещё с трех камер на земле поступало изображение, так что можно было синтезировать полноценное 3D. Что Скиф и делал в свое удовольствие.

Хватит, сказал я, дай нормальный вид отсюда.

Он проворчал что-то малопочтительное, но вид дал, даже стилизовав его под поле зрения старого оптического бинокля, пижон. Я стал рассматривать окна. На всех окнах были жалюзи, полностью закрывающие обзор, но кое-где из-за угла наклона пластин между ними все-таки оставались оптические щели. Я отметил эти подходящие окна — два на втором этаже и три на первом — и стал в эти щели заглядывать. Дело муторное и не всегда удается.

Со вторым этажом у меня не получилось, засветка на окна шла чрезмерная, а вот с первым — получилось на обоих окнах. Они утопленные в стене были и прикрытые стальными решетками, то есть немножечко в тени, — а кроме того, там и щели оказались пошире. Так что, повозившись некоторое время с фильтрами, растрами и настройками, я стал видеть внутренность почти всего первого этажа, — правда, с разрешением достаточно хреновым, и картинка обновлялась секунд за десять — ну, как на старых видеофонах, если вы их ещё застали.

В общем, только на первом этаже у них было восемь человек с оружием открытой носки, определенно, и ещё двое или трое вроде бы появлялись в поле зрения — но это без особой уверенности.

Будет ещё трое гостей и с ними шестеро охранников. Это как минимум. Мы точно не знаем, о чем они договорились. Ну, и челядь: шоферы, повара-подавальщицы, горничные, уборщики, рабыни и танцовщицы… Кое-кто из них может оказаться со скрытым стволом.

Жаль, что вариант с бомбардировкой задробили. Боятся начальники дразнить союзничков, боятся.

Ладно. Будь я начальником, тоже боялся бы. Все-таки ещё никому не удалось создать достаточно мощной авиабомбы, которая не оставляла бы «отпечатков пальцев».

Наша ведь главная задача — не просто прихлопнуть трех-четырех боссов, тут же новые подрастут, за ночь буквально, а — войну трестов спровоцировать. То есть оставить позади себя пакет правдоподобных чужих следов.

Суки.

Они напридумывали, а резать-то — нам.

Я так лежал и растравлял себя изнутри, чтобы не думать о другом.

Да ладно, чего там: они почти и не скрывались, разве что не трахались на стойке в буфете, отодвинув салат и котлеты. По поводу Лисы я никогда не питал иллюзий, достаточно в эти глаза заглянуть, и все понятно, — другое дело, что я, помимо службы, власти над ней не имел — и не хотел, чтобы она надо мной имела; а она имела. В общем, с её стороны это было в то время натуральное «блядство протеста», другого определения я не нашел; другое дело, что потом…

Но это было уже потом.

Машины появились в начале четвертого, два здоровенных китайских джипа, один серебристый, другой какой-то веселой пестренькой раскрасочки. Тут не ценят темных тонов, тут другие вкусы.

Они подъехали, постояли с минуту у ворот, въехали внутрь. Ворота закрылись.

И тут же нам пришел сигнал от резидентной группы, что третий наш клиент, он же главная жертва грандиозной подставы, задерживается примерно минут на двадцать, это с гарантией, а повезет — то и на полчаса.

Двадцать минут нам должно было хватить даже с запасом.

Вперед, сказал я.

Авангард наш, группа ближнего боя — Пай, Фестиваль, Люба и Спам — уже у забора, в одном броске до особнячка. Лиса с гранатометом «Оса» заняла позицию у поворота дороги, за полосатым бетонным блоком — нагло, конечно, но лучше ничего не придумать. Скиф убегает от меня в снайперское гнездо. Там нельзя было сидеть долго, оно как на ладони, засекли бы, а теперь уже все равно: времени у них не останется ни на что.

Я даю приказ дрону переместиться немного назад, чтобы видеть, что там происходит в тылу противника, а пока он неторопливо закладывает вираж, складываю ТК и взваливаю на спину мешок со взрывчаткой.

Соболь берет второй мешок.

Лиса методично обрабатывает второй этаж. Не очередью, а сдвоенными выстрелами — одна граната разносит стекло, другая влетает внутрь. Все равно кто-то должен сбегать посмотреть, что там осталось: тридцатимиллиметровая граната — штука специфическая, в метре от разрыва нежный фарш, а уже в полутора — ссадины; чтобы радикально решить такой дом, гранат понадобится штук шестьдесят — две полные ленты.

Да и не похоже это будет на почерк трестовских боевиков…

В доме снова вспыхивает пальба.

Там ещё три этажа вниз. Сам завод.

Дрон занимает наконец новую позицию, зуммер, я притормаживаю бег, раскрываю ТК. Наплыв… Вижу.

В заднем дворе никого.

Соболь обгоняет меня. Оглядывается. Я машу ему: давай дальше.

Из дома никто не должен уйти. Но задний двор просматривается с позиции Скифа только на две трети.

А там сарай, там гараж, там навес над чем-то непонятным.

И вот из-под этого навеса кто-то показывается на миг и снова исчезает, и я говорю об этом Скифу.

Выстрела не слышу, в доме очень шумят. Гранатами ребята прищучили не всех. Кто-то где-то засел и отбивается. Я не лезу с советами, последнее это дело — лезть с советами в такой момент, тем более, они все видят сами, а я — только то, что попадает в поле зрения нашлемных камер. То есть по большей части дым и огонь.

Да, выстрела я не слышу, но вижу, как из-под навеса вываливается тело. Скиф — хороший стрелок.

Но на Лису он запал зря. А он ведь на нее всерьез запал, как мокроусый пацан, такое сразу видно.

Я подхватываю ТК и перемещаюсь метров на сорок вперед, здесь пень от давно спиленного пирамидального тополя, обросший молодыми побегами. Рядышком с ним я и дождусь практического конца силовой фазы.

Соболь уже там.

Спам докладывает, что второй этаж дома зачищен и первый уровень подвала — тоже. Но на втором кто-то, кажется, остается. Кажется или остается? Пока да.

Такой вот содержательный разговор.

На Скифа выбегают двое, он их кладет. Молодец. Я приказываю ему взять под контроль задний двор и постройки. Дрон показывает, что там пусто, живых нет, но — на всякий случай.

Спам докладывает, что в подвале да, один был, уже нету, а люк вниз, на третий уровень, заперт — взрывать сразу или подождать, пока я?

Люк — взрывай.

Взрывают.

Вижу, как Скиф берет под контроль задний двор и постройки. Дрон показывает Скифа условным значком, потому что простое изображение ничего не дает, нет даже тени. Все-таки эти комбезы не такая уж лажа.

Ребята чистят подвал, их плохо слышно и совсем не видно, тут вместо арматуры в бетоне часто используют сетку-рабицу, она экранирует. И ещё помехи, как от сильно искрящей проводки — что вполне может быть именно помехами от сильно искрящей проводки.

Складываю ТК, подхватываю мешок и иду к дому. Соболь за мной. Говорю Лисе: прикрывай нас.

Она подхватывает «Осу» и идет следом, шагах в десяти. Хочу сказать: девочка, брось пищаль, возьми что полегче. У нас с Соболем на плечах по сорок килограммов «ти-наф» — это такая полусамоделка, которую очень любят трестовские боевики, она пришла на смену аммоналам. Штука во всех отношениях хорошая — но при попадании высокоскоростного осколка может рвануть. А у «Осы» осколки крошечные, но именно что высокоскоростные.

Ладно, тогда нам уже будет все равно.

Лиса переспрашивает про второй этаж. Там наших нет, заверяет Спам, и Лиса снова начинает долбежку. Кого-то заметила или просто чтобы не тащить боезапас?

Низ чист, докладывает Спам.

Отлично…

То есть развалить я его могу и десятью килограммами. Но мне-то надо иначе: мне надо изобразить взрыв предательский, как будто бомба была заложена едва ли не в присутствии хозяев…

А время поджимает.

Нахожу подходящее место: гараж. Вот несущая стена, есть сообщение с подвалом, есть три бочки с бензином. А в подвале баллоны с газом и с кислородом, для производства «джана» нужен долгий нагрев, а потом окисление, — и какой-то номерной растворитель в больших пластиковых бутылях — литров так с миллион. Быстро с Соболем минируем все это, я выставляю на детонаторе на всякий случай ещё и таймер, вдруг что пойдет не так.

Когда перестрахуешься — бог наказывает тебя за излишнюю осторожность. Когда прощелкаешь клювом — за глупость. Во всех остальных случаях — за наглость. А если почему-то не наказывает, значит, готовит изысканную пакость на завтрашний вечер, когда ты уже расслабишься.

Первый взрыв будет в гараже: вот эта стена развалится, потолок ляжет, — и с небольшой задержкой последует взрыв в подвале, в замкнутом уже пространстве, — и следом пожар.

Неплохо, неплохо.

Лимит времени исчерпан, уходим.

Что? — не понимаю. Что?

Это Скиф. Ему нужен кто-то, умеющий вскрывать замки.

Хочу послать его на хер, не успеваю: Соболь уже рядом с ним, вышел из гаража — и рядом.

Минута на все — предупреждаю я.

Они согласны.

Через двадцать секунд: здесь гражданские.

Кто?!

Гражданские. Заложники. Рабы. Здесь они их держали, в зиндане, в яме.

Б-б-блиннн…

С этого момента все идет кувырком.

Раскрываю ТК, вызываю дрон. Так… вот дорога…

В общем, к нам гости. Все флаги. Потому что за джипом Ха… впрочем, стоп; шифровать так шифровать все; назовем нашу невинную жертву Агнец; оперативный псевдоним Агнец; уписаться можно. Так вот, за джипом этого барана в пристойном отдалении пристроились два темненьких малозаметных бронеавтобуса, на которых любит кататься местная полиция.

Так не договаривались…

Считаю: баран будет здесь буквально минут через… четыре. Да, четыре. С поворота дороги он увидит выбитые окна и двери, и даже дымок, потому что на втором этаже от разрывов что-то потихоньку занялось, а тушить уже поздно. А ещё через шесть-восемь минут здесь будут нормально вооруженные, хорошо натасканные, а главное — наши, которые не знают, что мы — за них. И будет их человек тридцать.

Нам ни при каких обстоятельствах нельзя ни убивать их, ни сдаваться им. Забыл сказать: мы на чужой территории. За границей. Ну, и так получилось, что у нас нет ни виз, ни паспортов с регистрацией, ни охотничьих лицензий — ну, ничего у нас нет.

А времени у нас, чтобы малозаметно отойти, закрыть след и дождаться эвакуации, просто не то что нет — его у нас глубоко в минусах. Поэтому я командую немедленный отход, маршрут у ребят уже на планшетах, Лиса спрашивает, можно ли бросить гранатомет, боезапас выработан — можно, говорю я, только брось его в доме, знаю, не дура — и тут Скиф выдает, что ему нужно ещё как минимум две минуты, а мы можем идти, он нас догонит.

Вот этими самыми словами.

Если его убить, придется тащить тело.

Тихо объясняю ему, что, во-первых, двух минут у него нет, потому что, подпункт во-первых-А: сейчас здесь будут гости; подпункт во-первых-Б: на таймере взрывателя осталось… так… минута сорок шесть. И если он сейчас не возьмет себя за жопу и не последует по предложенному ему маршруту (маршрут выведен на планшет, планшет же прикреплен к левому предплечью, и надо на него быстро и внимательно посмотреть — примерно так, как смотрят на часы, опаздывая на поезд) — то его, Скифа, оторванная жопа сделается предметом серьезного международного разбирательства и тем вундерваффе, то бишь сверхоружием, которым международная наркомафия одержит решительную победу в затянувшемся противостоянии. А во-вторых, приказы следует выполнять беспрекословно, ответственность на мне, молчать.

Ах да, говорит Скиф, таймер. И посылает Соболя таймер остановить. Или хотя бы подкрутить минутки на три.

И Соболь идет.

А я перестаю быть командиром.

Это правильно, когда речь идет о массовых формированиях с охренительной текучкой кадров.

У нас другое. Командир набирает группу сам, набирает под себя, бойцы — его дополнительные руки-ноги-глаза-головы. У нас почти нет текучки, потому что группа гибнет, как правило, целиком. Или целиком выбирается из глубокой жопы — что бывает много чаще. Но всегда — целиком. И командир у нас не функция, а структура, железо.

Приказ не может быть нарушен — как не может повиснуть в воздухе подброшенный булыжник, или ток не может не пойти через тело, если провода подведены, ведро воды вылито и рубильник включен, или пуля, уже вылетев, не может вернуться в ствол. Такова структура группы, на этом все держится.

Если же приказ нарушен, если кто-то это нарушение поддержал — то это означает одно: структура группы изменилась.

В лучшую или худшую сторону — не мое дело. Но с этой секунды я не командир, и группы больше нет. Это не пламя амбиций, поймите. Это простой, холодный, почти математический факт. Если параллельные пересеклись, значит, мы имеем дело с другой геометрией, только и всего.

Нам — физическим нашим телам — тогда повезло: Агнец не остановился на повороте и не стал пялиться на дом или куда-то звонить, — нет, машина его влетела во двор, и сам он, опережая на полкорпуса своих горилл, ворвался в дом через вынесенную нами дверь. Мы потом уже узнали, что в доме была его семья — жена и трое детишек, — типа почетных заложников, аманатов.

Восток-с…

Я краем глаза следил за входами и выходами, а в центре поля внимания у меня были эти два мудакеза, Скиф и Соболь, которые волокли буквально на себе и за собой гроздь людей, и я считал: вот им ещё шагов десять до сравнительно безопасной зоны, вот — пять, два, один…

Так, наверное, чувствовал себя Ахиллес, догоняя эту неуловимую черепаху.

Говорят, он её в конце концов догнал. «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса…» Думаете, почему он потом так на Гектора взъелся? У Гектора был щит из черепашьего панциря, и Ахилл решил, что тот дразнится.

В общем, они пересекли какую-то невидимую линию, и я нажал кнопку детонатора.

Все гражданские, общим счетом три души, остались целы, хотя и прокатились кубарем сколько-то шагов. Ободрались, обожглись, кого-то вскользь зацепило мелкими каменными осколками, но именно вскользь. И только Соболю долбануло куском кирпича в колено и порвало крестовидные связки.

Цыганское счастье. Мы несли его на руках, как самое дорогое, передавая друг другу. Дома ему сделали несколько операций, но нейлоновые связки так по-настоящему и не прижились, так что Соболя пришлось списать вчистую. Пока шел разбор полетов, он лежал в госпитале, когда подоспела раздача — про него забыли, а когда вспомнили — он уже был на гражданке. Сейчас он боцман на спасательном катере…

Пусть жрет, не жалко. До сих пор ему ничего плохого не делалось.

Фест валялся на матраце серым таким чучелком, он явно устал больше всех нас. Известно, что привычка даже к легальным, то есть особо чистым и якобы обезвреженным, наркотикам выносливость снижает. А Фест, когда подрабатывал «тележкой», баловался и нелегальщиной, в том числе экстремальной — например, «скипом». «Скип» известен тем, что практикующие его ничего об ощущениях не рассказывают. Похоже, они действительно все забывают. Что не мешает им вновь и вновь искать и покупать эти зеленые ампулы — которые в семьдесят раз дороже золота… А пока душа их странствует и скитается где-то не здесь, тела делают все что угодно, и эта неопределенность, неизвестность, куда ты вернешься, придает дополнительную остроту. Более того, многие утверждают, что до приема препарата они жили в другой, немного, но все же отличающейся от нашей, вселенной. Улицы назывались по-другому, в записных книжках список знакомых менялся, какие-то памятники появлялись или исчезали… ну и так далее.

Пай читал книжку. Спам просто маялся. В тюрьме ему надоело, но привычка к постоянному, двадцать четыре часа в сутки, насильственному общению с людьми, которых ты в других обстоятельствах к себе на пистолетный выстрел не подпустил бы, ещё не выветрилась. В тюрьме нельзя расслабляться, вот он и отвык от расслабления. Когда-нибудь привыкнет снова, но это будет не сегодня.

— Что читаешь? — спросил он Пая.

— Книжку, — ответил Пай.

— Покажи, — попросил Спам.

— Ты этих букв не знаешь, — сказал Пай и показал обложку: черную с алыми иероглифами.

— А это про что? — спросил Спам.

— Про то, как самураи хотят умереть, — сказал Пай и снова уткнулся в книжку. Демонстративно шумно перевернув страницу.

— Если с первого раза не получилось, то парашютный спорт не для вас, — вздохнул Спам и повернул голову. — Люба, — сказал он изменившимся медовым голосом. — А может, в картишки?

— Не буду, — сказал Люба, дожевывая последний «кис-кис». — Ты жульничаешь.

— Ну так следить же надо!- возмущенно вскинул руки ладонями вверх Спам, на миг сделавшись похожим на индийскую танцовщицу. — Я всегда жульничаю!

— Ну и жульничай. Вон с Лисой сыграй.

— Я с тобой хочу. Ты очень прикольно бесишься.

— Иди в жопу.

— Ну вот, чуть что, сразу в жопу.

— Настоящему мужику, если разобраться, — пробормотал Фест, — жопа вовсе и не нужна.

— О! — сказала Лиса. — Устами идиота… А почему ты не хочешь со мной играть?

— Ты меня убьешь.

— Да я тебя и так когда-нибудь убью.

— Но это же будет ещё не очень скоро?

— Может, и не очень. Сдавай.

— Я не могу. Мне моя религия не позволяет играть ни с кем, кроме Любы.

— А какая у тебя религия? — спросил Скиф, со щелчком загоняя шомпол на место.

— Такая, знаешь… — Спам развел руки с растопыренными пальцами сантиметров на семьдесят в стороны, сделал вид, что взвешивает что-то тяжелое; усомнился, свел руки поближе, снова взвесил, кивнул: — Вот такая примерно.

— С дыркой посредине? — поинтересовалась Лиса.

— С какой дыркой? Ты о чем думаешь, грубая ты женщина? Я тебе говорю о религии, о высоком, а ты в этот момент о чем думаешь? Ты бы лучше, чем о всяком таком думать, уговорила бы Любу раскинуть со мной картишки. А потом он будет очень прикольно беситься, и мы все будем смеяться. Ы?

— Спам, — позвал я. — Иди сюда, есть тема.

Я его отпустил.

Он так же, как и все остальные, трахался с Лисой в пору её безудержного блядства. И теперь её же этим и дразнил, показывая, как взвешивает на руках её груди. А Лиса сделала вид, что не поняла. Перед кем она сделала вид? Передо мной или перед Скифом?

Да какая, к черту, разница?..

Религия у Спама сложная, я уже говорил. Но кое-в чем мы с ним сходимся.

74.
Ладно. Я оставил их отдыхать, а сам стал соображать, как же нам вернуться к лифтам. То есть понятно, что миновать коридор с крысками не удастся. А это значит, что нам нужен старообразный струйный огнемет или какой-нибудь быстродействующий яд.

Я развернул планшет, пытаясь вычислить, где можно раздобыть более или менее подходящие компоненты. Сжиженный газ, бензин, растворители, спирты. Насчет яда хорошо бы поговорить с доком, когда — и если — он освободится, лично я знаю только, как сделать синильную кислоту и иприт. Но варить это долго, муторно и не слишком надежно.

Может быть, тут на складах есть что-то готовенькое…

Может быть, тут на складах что-то готовенькое и было. Может быть. Но как раз этот отсек и выгорел начисто. Помните, мы мимо него проходили? Где все сгорело в пыль? Это и был склад.

Я провозился тот самый час, отпущенный для отдыха, а когда вернулся, ребятки мои сидели рядком и на два голоса пели: «Есаул догадлив был, сумел сон мой разгадать…»

76.
Ещё когда я в мастерской варил и отпиливал, решил, что будет лучше для всех, если с доком останется Фест. Он слишком явно сдох.

(Потом я понял, что Фест симулировал абстиненцию. Он просто наглотался бездымного пороха, нитросоединения дают серость кожи и потливость. Чувствуешь себя при этом довольно хреново, но хреновость, в общем, преодолимая. Просто Фест слишком испугался крыс…)

Мы спустились в пультовый зал, пролезли под решеткой и остановились перед глухой заслонкой. Пай встал на плечи Любы и вставил ключи в гнезда. После недолгой паузы заслонка поползла вверх.

Мы со Скифом подняли огнеметы…

Но уже через пятьдесят шесть секунд, через сорок шагов — ситуация радикально переменилась.

Они бросились с трех сторон, появляясь словно бы ниоткуда — грязно-белые стаи. Спам с Любой вмазали по тем, которые набегали сзади, Пай и Лиса — по тем, которые спереди. В боковой проход я бросил клеевые гранаты, три штуки веером, и подумал было, что проход заткнут. Огнемет Скифа взревел — или завыл — и белые хвостатые стремительные твари стали на бегу превращаться в комки огня и разлетаться далеко, ещё в полете обрастая дымом, как длинной серой шерстью… И тогда я тоже открыл вентиль баллона и изо всех сил нажал на рычаг газового крана. И те крысы, которые налетали на нас сзади, тоже стали вспыхивать и разлетаться…

Я не знаю, сколько времени длился этот кошмар. Наверное, очень долго. Мы стреляли и жгли, а они неслись из мрака и пытались проскользнуть между градом пуль и огненными вихрями. Потом я услышал, как закричала Лиса.

Из бокового коридора, вроде бы надежно перекрытого лужей клея, в которой завяз бы и танк, выпрыгивали крысы, и уже несколько висели, вцепившись, как бульдоги, на рукаве Лисы, а ещё несколько бежали по ней снизу вверх, к незащищенному лицу…

Тут показал себя Пай. Во-первых, я не заметил, когда он достал нож. Во-вторых, он так молниеносно и четко обнес лезвием Лису, что и крысы, наверное, ничего понять не успели, просто распались на половинки, и все. А потом Пай перевел огонь туда, в боковой коридор.

Клей не остановил крыс. По спинам намертво прилипших неслись новые.

Надо было помочь Паю, я чиркнул струей по потолку, чтобы не зацепить Спама, он перекрывал мне сектор перевода огня, — и сверху тоже посыпались горящие комочки, несколько штук, ну и черт бы с ними, напор воздуха заметно ослаб, ещё полминуты, и нужно будет менять баллон, — и крысы вряд ли станут держать перемирие…

Я лупанул по бегущим, и тут, слава богу, вспыхнул клей, я и забыл, что он горюч. Вонюч и горюч. Снова можно было уделить внимание атаке сзади, но оказалось, что уже все кончилось. Наверно, под потолком — а там тянулась узкая балка-швеллер, на этой узкой полочке они и сидели — так вот, под потолком прятались начальники крыс, руководившие налетом, и без них рядовые почувствовали себя сиротами, — а может быть, крысы просто кончились, иссякли, как готов был иссякнуть воздух в наших баллонах, в общем, нам просто повезло…

Они жутко хрустели под подошвами, а нам было уже все равно, все равно, куда наступать, мы и так влезли в такое говно и настолько по уши, что обгорелые крысы ли, асфальт ли — нам было все равно, как тем пресловутым татарам, неразборчивость (или толерантность?) которых давно вошла в поговорку…

79.
Спаму предстояло следующее: спуститься в одноместной скоростной капсуле на глубину восьмисот метров, сориентироваться в отсеке обслуживания ракет (судя по план-схеме, это была такая объемистая снежинка с толстыми полыми лучами, по которым можно было свободно ползать на четвереньках; как положено снежинке, лучей было шесть, по числу пристыкованных ракетных капсул), снять герметичные крышки с доступной части капсул, снять обнажившиеся заглушки с бортов ракет, извлечь платы из блоков управления — семь плат из каждого, — и сделать то, что я ему приказал сделать дополнительно. По моим прикидкам, на все это Спаму потребовалось бы полтора-два часа.

Он управился за один час десять минут.

За это время ничего существенного не произошло. Можно сказать, это были самые спокойные семьдесят минут нашего пребывания здесь.

Мы не то чтобы сидели неподвижно, мы прогуливались, разминая ноги. В какой-то момент, когда мы со Скифом оказались в отдалении от остальных, он спросил:

— Как ты думаешь, сколько нам осталось?

— Ты о чем? — спросил я.

— Все о том же. О заразе.

— Не знаю. Дни, часы. Спроси у дока.

— Зачем ты поволок её с собой?

— А как ты сам думаешь?

— Думаю, что ты гад. Гад и сволочь.

— Не без этого.

— Это не я скиф, а ты. Хочешь все забрать в могилу?

— Никогда об этом не задумывался…

Навстречу нам шли Лиса и Фестиваль, под ручку, склонясь друг к дружке и образцово-показательно воркуя. Разговор пришлось прервать, а потом мы как-то невзначай свернули на другое.

Когда мы добрались до лаборатории, я был такой же, как Спам, вялый и мокрый — а может быть, и мокрее.

Можно наконец признаться себе — я сдал. Все, кранты. Даже если бы не та дрянь в башке (и не другая дрянь в башке, которая, по идее, убьет меня ещё раньше) — надо уходить. Совсем. Не поддаваться ни на какие «слабо» и прочие карамельки. Хватит, Гудвин, ты уже не волшебник, тебя разоблачили, ты просто одиноко торчащий посреди пустыни хуй.

Подозреваю, что док и Люба о чем-то беседовали увлеченно, а мы их с темы сдернули, и они недовольно обернулись на нас, ввалившихся, так и вижу эти две пары сильно недовольных глаз: пара голубых и пара черных. Люба при этом показывал нам всем заранее подготовленный энергичный знак «отрубИ по локоть» — и только через пару секунд я понял, что это он зажимает прокол вены, док только что делал ему укол или брал кровь.

Да и смотрели они на нас так, потому что заждались…

81.
Новости были, и новости были плохие.

Мы сидели вокруг того самого кольцеобразного стола, круглого стола, и делали вид, что все равны. То есть на время собрания мы и были равны, только я мог собрание в любой момент прекратить.

Слово держал док. Он недавно взял у всех по пробирке крови и пропустил её через лабораторию. Ничего обнадеживающего в его морде сейчас не было.

Ребята, сказал он, вы люди не тупые и наверняка поняли уже, что мы влипли по самое не могу. Вирус, над которым они тут работали, пробил защиту — а ингибитор, которым они пользовались и которым пользовались мы, почему-то не подействовал. Так что мы все заражены, а к чему это заражение приводит, вы видели. Тихон успел, кажется, вырулить на новый ингибитор, который действовал на этот новый вирус, но у Тихона кончился материал, так называемое шасси. Склад, если вы видели, сгорел дотла…

И что, ничем нельзя это шасси заменить?

Почему нельзя? Можно. Просто это потребует перенастройки аппаратуры, а провести её может только хорошо подготовленный инженер… его мы видели там, в самом низу. Да и времени это займет непонятно сколько… ну, теперь уже не займет.

Может, я попробую? — предложил свою помощь Спам. Где-то же есть мануал?

Есть, сказал док и посадил Спама за компьютер. (Уже минут через пять Спам начал чесать лоб, затылок, корчить рожи — а через полчаса с компьютера слез, расписавшись в собственной ненадобности.) Док между тем продолжал: так вот, ребята, у нас есть порядка двух-трех часов, чтобы найти достойный выход из ситуации. Потом мы начнем сходить с ума — и… ну, вы все видели.

А что за вещество используется? — спросил Скиф. Может быть, поискать где-то помимо склада?

Ребята, вздохнул док, думаете, я не искал? Думаете, Тихон не искал? Все обшарено…

Я знаю, что делать, сказал Фест. Спам, ставь на место платы — и пригрозим, чтобы нам эту хрень быстро-быстро завезли, а то мы сейчас ракетами… типа, не хотите по-плохому, так по-хорошему хуже будет…

Дурак, сказал Спам. Фест не понял. Для тех, кто на пальме, сказал Спам: во-первых, боеголовки давно сняты, а полетные задания обнулены; во-вторых, едва ты в эфир вылезешь, нам тут же с «Гаджиева» гарпуна вставят; в-третьих, так тебе Гудвин и позволил…

Ну ладно, сказал Фест, дурак я и на пальме, хорошо. А если смиренно попросить прислать: типа, мы здесь за Родину загибаемся, может, спасете, если не слишком заняты? В конце концов, есть ведь и такая работа — от Родины защищаться…

Мы все посмотрели на дока.

Не получится, сказал док. Шасси делалось тут же — в биохимии. Вон, за стенкой. Представляет оно собой тетрапептид — цепочку из четырех аминокислот — под названием декстра-КПГА. Карнитин-пирролизин-гистидин-аргинин правовращающие. Сырье — яички генномодифицированных крыс. Больше нигде на планете это вещество не встречается.

Так это те крысы, которые?..

Они.

Ребята. Во-первых, крысы нужны уж точно живые. Ну, надо им стимуляцию производить и все такое… Но даже если бы мы наловили их достаточное количество — а надо порядка полусотни на дозу — все равно производственный цикл больше суток.

(Кажется, на меня уже тогда повеяло чем-то смутно-смутно знакомым: Д-карнитин-пирролизин-гистидин-аргинин… Но я, как это обычно и бывает в подобных случаях, списал все на ложные воспоминания и застойное возбуждение. Оказывается, фиг вам… Да, а как вам понравилось это утверждение дока, что д-КПГА нигде на планете не встречается? Наивность ученых иной раз не имеет границ. Интересно, если бы он тогда этого не сказал… нет, все равно не успевали.)

А какую стимуляцию? — заинтересовалась Лиса. Минет вы им делаете, что ли?

Нет, очень серьезно сказал док, мы вставляем им электрод в жопу и подаем слабые разряды. Потом удаляем голову и яички…

Ну и работенка у вас…

Зато и платили неплохо.

Бедные крыски, сказала Лиса. Заталкивают тебя в гильотину, грубо суют в жопу грязный электрод, подают ток. Потом голову отрубают. А потом ещё издеваются над трупом. Понятно, чего они так на вас взъелись…

82.
После док ответил ещё на несколько очень заинтересованных вопросов: почему не годятся мертвые крысы; почему, если мы сами состоим из аминокислот, нельзя использовать, к примеру, нашу собственную кровь (по двум причинам: во-первых, все наши аминокислоты лево-, а не правовращающие, во-вторых, пирролизин в состав человеческого белка не входит, а только в белок каких-то бесконечно древних бактерий); зачем так сложно? — чтобы нельзя было спереть и начать производство на стороне; но на самом деле они тут все-таки нарушали одно основополагающее правило, теперь уж какой смысл скрывать: при экспериментах подобного рода требуется все делать так, чтобы артефакальный микроорганизм не способен был выжить во внешнем мире: дох, допустим, при температуре выше нуля, или при отсутствии пятидесяти процентов углекислоты в атмосфере, или ещё что-то в этом роде. А у них, как видите, только таймер — но нас это точно не спасает.

Про таймер, если можно, подробнее, попросил Скиф.

Ничего обнадеживающего: после воздействия ингибитора вирус перестает размножаться и через двенадцать часов распадается практически без следа.

А без воздействия?

Вирулентность сохраняется довольно долго; если создать вирусу идеальные условия, то несколько лет. В реальных условиях вирус разрушается достаточно быстро, это все-таки не конечный продукт, а демо-версия.

Разрушается чем?

Температура выше плюс восьмидесяти, давление свыше пяти атмосфер. СВЧ-поле. Жесткий ультрафиолет. Ультразвук…

То есть убить этих тварей можно, только сунув голову в микроволновку?

Ну… да… — док виновато развел руками.

Сволочи вы, сказала Лиса, шмыгнув носом. Взять бы вас…

Сволочи уже получили свое, сказал док. Жаль, что не все. Но те далеко и высоко, отсюда не достать…

А ты?

Я вел проект «Гений»…

83.

Я уже говорил, что испытывал определенное беспокойство по отношению к себе самому: во мне образовался и все увеличивался сектор сознания, который я не контролировал. Там что-то происходило, но я не знал, касается оно меня или нет — и я ли это вообще. Может быть, что и не я вовсе. А Билли Моллиган (Билли Моллиган — один из самых известных в истории мировой психиатрии больной с синдромом множественной личности. В одном теле «жили» одновременно четырнадцать совершенно разных людей.).

Так вот, когда док произнес эти слова: «я вел проект „Гений“», — упомянутое темное неконтролируемое пятно захватило уже больше половины моего сознания, и одновременно с этим я увидел вход, туннель, лаз, ворота, портал — в общем, что-то, что вело туда. За стену. За горизонт. За… за не знаю что.

84.
Описать то, что я там увидел, невозможно. И слово «увидел» на самом деле не подходит. И нельзя сказать, что я переменился, стал другим и так далее. Объясняющие слова не то что не отражают сути, а наоборот, уводят от темы.

Я был слеп и прозрел? — не то.

Я болел и выздоровел? — не то.

Я был человек, а стал бог? — не то.

Все не то.

Просто потому, что в истории человечества никогда ничего подобного не происходило, а значит, и в языке, и в мышлении не имелось слова, подходящего для обозначения.

85.
Я стал другим. Я стал понимать многое, прежде скрытое. Я догадался, что произошло здесь до нас и без нас, хотя видел только фрагменты картины. Шерлок Холмс стал щенок рядом со мной.

Рассказать? Или пусть это будет загадкой и дальше?

Пусть пока побудет загадкой… Впрочем, вы и так уже обо всем догадались, просто правда не хочет умещаться в сознании, она другой, непривычной формы.

А главное — она, эта правда, неинтересна и некрасива. И не ведет ни в какие выси и дали. Вообще никуда не ведет. И когда на табло станет 00:00:00 — эта правда кончится без следа.

Черт с ней. Мне все равно, догадаетесь вы или не догадаетесь. А главное, вам это тоже должно быть все равно. Правда вас не спасет и не сделает лучше.

Но мне следовало скрывать от ребят, что я стал другим, потому что, если меня заподозрят, это сильно осложнит ситуацию. Я стану как бы вне закона.

И ещё: я теперь точно знал, что нам отсюда не выбраться. Мы кончились. И действовать надо, исходя из этого положения дел. Тупо и равнодушно.
Книга «Параграф 78», Андрей Лазарчук
· Отрывок первый
· Отрывок второй

· Фотографии со съёмок